“Жалаир принялся рассказывать о своей поездке в Улытау к родственникам. В ауле матери наблюдал он, как народный знахарь-табиб лечил людей. Секреты древней тибетской медицины известны ему, и набор трав, во многом отвечающих современной фармацевтике, употреблял он для лечения простуд и несложных ушибов. Когда же у одного табунщика начались боли в нижней части живота, то знахарь разжёг костёр и всю ночь прыгал вокруг, пришёптывал, сыпал соль на ветер. А что ещё он умел делать? И к утру взрослый, полный сил человек умер. По всей видимости, из-за аппендицита.
— Вы плохо представляете, господа, непроглядную ночь, в которой прозябают кочевники, — Жалаир посмотрел на всех строго, печально. — В наши дни, когда идёт к концу девятнадцатое столетие, на весь огромный уезд имеется лишь одна больница на восемь коек, куда не попасть простому человеку. Да ещё два фельдшера на участках, один из которых уже потерял дар речи от пьянства!...
Преображенский развёл руками:
— Дикость, дикость несусветная!...
— Что кочевники! — пожал плечами Фёдоров. — Будто осёдлые живут светлее. Вы у наших кержаков сибирских бывали? Там от аппендицита в муравейник задом садят, а врача бы запросто в речку столкнули, если бы и приехал. Уезды и там побольше Бельгии. Да под Саратовым, под Москвой, под самым Питером бывали Вы в деревнях? А в бараках фабричных?
— Ну вот, видите, и этим людям Вы вдруг о стоимости, об Адаме Смите, о Гегеле начнёте толковать, — снова перешёл в наступление Преображенский. — Да они Вам так этого Гегеля вывернут, что казачью нагайку будете как христово благословение вспоминать!...
— Правоту просвещения трудно оспорить, Михаил Васильевич, — Жалаир, как обычно, выступал в спорах примиряющей стороной. — Мы здесь у себя остаёмся верны завету инспектора Алтынсарина. Наша цель - по сто грамотных людей на уезд. Это лишь ступень к общему просвещению моего народа. Они, эти грамотные люди, станут глазами казахов, открытыми на мир.
— Мир-то перекошенный, дорогой Чингиз Аскарович, — мягко возразил Фёдоров, встав с места и пройдя к окну. — Думаете, Вам разрешили эту школу для того, чтобы самостоятельных, понимающих людей в степи побольше вырастить? Верных слуг царю и отечеству ждут от Ваших с нами трудов. И святое слово «отечество» здесь лишь для камуфляжа. Эх, Чингиз Аскарович, друг мой, гляжу я в Ваши чистые глаза и думаю, что от Вас, степняков, и в нас, русских, такая доверчивость. Ничего не стоит обмануть нас любому проходимцу...”
— Из книги “Комиссар Джангильдин”.
